Naryalote Fearande  ЗАТМЕНИЕ

[Феанор][Маэдрос][Маглор][Келегорм][Карантир][Куруфин][Амрод&Амрас]

[в начало][Клятва][Войны за Сильмарилы][Галерея][Фанфики][Ссылки]

Пробил час, который мы ждали так долго. Кто-то мечтал о нём, кто-то боялся его, кто-то пытался не думать о его приближении, но каждый в глубине души понимал: близок тот день, который изменит всю нашу жизнь и нарушит многовековой ход времени. И когда мой отец, Феанаро Финвион, неожиданно появился на Туне и призвал всех на площадь возле дома погибшего Короля, все поняли: время пришло. Именно слова отца стали первой искрой, воспламенившей наши сердца, но теперь, через много лет, я понял: так или иначе всё, что случилось тогда, неминуемо должно было произойти.

Воистину не так представляли мы себе поход в Эндорэ, и когда во мраке стали видны белые стены Альквалондэ, я понял: то, что происходило на наших глазах, стало по-настоящему возможно только после Затмения Валинора. Только тогда мы смогли оставить свой родной город - Тирион Прекрасный с его хрустальными ступенями и высокими белыми башнями, выстроенными нашими руками, с его садами, где каждое дерево мы сами посадили когда-то. Мы оставили наш родной край, где впервые увидели свет, где прошла вся наша прежняя жизнь, где осталась могила нашего короля. Мы ушли, понимая, что наши сердца будут вечно болеть об этой утрате. Когда Два Древа Валинора умерли и погасли на почерневшем холме Эзеллохара, названного давным-давно Зелёным Холмом, когда холодная тьма пала на эти жемчужно-белые стены, бескрайние зелёные леса и цветущие поля, все мы стали другими. Раны, нанесённые Морготом этой несчастной земле, никогда не будут исцелены слезами Ниенны, и бессильны были Валар в тот час перед своим могущественным врагом. Это чувствовалось в самом воздухе Эльдамара, в мёртвой тишине, сковавшей Благословенный Край.
Время созерцания ушло навсегда. Нельзя было, как прежде, полагаться на волю Валар, нельзя было оставаться в бездействии, оплакивая утраченный свет и надеясь, что когда-нибудь он вернётся. После Затмения нам бы не было покоя в этом некогда прекрасном и светлом краю - в нашем родном краю. Непонятная мне великая сила вела Нолдор вперёд. Она сильнее страха и сильнее любви к Валинору, сильнее каждого из нас, сильнее, быть может, самого Феанаро. Наша судьба - достичь Средиземья и схватиться с Врагом, и она исполнилась, несмотря ни на что.
"Теперь для нас нет ничего невозможного, кроме дороги назад, - подумал я, когда наш отряд подходил к стенам Альквалондэ, и эта мысль показалась мне страшной. - Ничего".

Бессильный что-либо изменить, я точно понимал, что именно происходит. Олвэ был твёрдо уверен: мой отец, как и все нолдор, ослеплён гневом и болью, и потому решения наши поспешны и необдуманны. Он не мог знать, как долго отец размышлял на могиле короля Финвэ, не говоря никому ни слова. Он не мог видеть, что когда Феанаро пришёл в Тирион, весь Нолдор был готов к войне в Эндорэ - даже Финдекано выковал мечи для себя и брата: он знал, что время пришло.
"Наши корабли - как для Нолдор их Камни, и нам никогда не создать их подобия", - так сказал их король. Но даже если бы они потеряли свои корабли, как потеряли нолдор Сильмарилы, даже если бы их король был убит, они не пошли бы на войну. Отец говорил с ними - так он говорил на Туне, когда тысячи нолдор последовали за ним - но телери остались равнодушны к страстным его словам. Морские воды никогда не будут гореть.
Я не понимал этого тогда. Даже глухой услышал бы Истину в словах Феанаро, даже слепец узрел бы свет в его глазах, и даже тот, чьё сердце высечено изо льда, внял бы ему и последовал бы за ним. Разве Свет Валинора погас лишь для нолдор? Разве он значил для телери меньше, чем для нас?! Что за участь ждала их в этой гавани, окутанной чёрными туманами - стать навсегда печальными тенями, оплакивающими погасший свет и утраченное счастье?
Они остались здесь. Таково было их место в Замысле Эру, но у нас иная судьба. Пути наших народов разошлись, и страшен был тот час, когда они пересеклись вновь.

***

Светловолосый эльда, чем-то неуловимо похожий на Финдарато, стоял, безоружный, посреди улицы. На нём не было ни шлема, ни кольчуги - только тонкая белая рубашка с жемчужной вышивкой по рукавам и горловине. Кудри цвета белого золота перевязаны были тонкой лентой.
- Остановись, Феанаро, - тихо сказал он, и его ясные синие глаза сверкнули в ярком свете белого фонаря, висящего на стене. - Ещё есть время.
Но обратного пути не было.
Зачем... Зачем, о Элентари? Почему стоят они на пути стремительно несущейся горной лавины - она не может остановиться! Разве они не видят, что для Нолдора нет обратного пути?
- Отойди, тэлеро, - услышал я почти умоляющий голос Макалаурэ. Я повернул голову и увидел, что глаза брата полны слёз.
- Никогда.
Послышался звон меча, и где-то справа сверкнуло красным пламенем лезвие. Какая-то сила заставила меня зажмуриться и пригнуться к земле; я почувствовал, что не могу дышать. Это длилось лишь мгновение, но время перестало существовать для меня тогда. Сердце билось так сильно, что больно было груди. Лишь одна мысль заполнила в тот миг моё сознание - Я люблю тебя, atarinya.

Когда я с трудом заставил себя открыть глаза, удар был уже нанесён, и тэлеро, судорожно вздрогнув, упал на мраморную мостовую. Отец быстрым движением выдернул меч, и кровь хлынула из раны, медленно расползаясь по белым плитам. Лицо светловолосого было страшно; оно стало чужым для этой земли. Огромные, неестественно широко раскрытые синие глаза не выражали ничего. Он был мёртв.
Я не помню, как мы оказались на дальнем конце улицы - вдвоём. Словно в бреду, смотрел я, как на площади начиналось сражение; со стороны моря летели стрелы, но они, как правило, либо падали на излёте, либо отскакивали от нолдорских щитов и кольчуг: охотничьи луки тэлери были слишком слабыми для битвы. Несколько нолдор, тем не менее, упали, раненые в горло. Ряды начали медленно сходиться; я заметил, что отряд ведёт Куруфинвэ.
Только сейчас у меня хватило духа взглянуть на отца, и я увидел слёзы на его лице.
- Ступай, Нэльафинвэ, - сказал он мне и быстрым шагом направлся туда, где находились наши главные силы, и я покорно последовал за ним. Но когда мы должны были миновать высокую мраморную арку и выйти на площадь с этой узкой улицы, что-то заставило меня обернуться.
Тэлеро лежал на земле, освещённый во мраке улицы ярким и ровным - неестественно ровным - светом белого фонаря. Алая кровь пропитала его короткий светло-голубой плащ, расползлась по белым плитам и медленно текла по водостоку в сторону моря.
Не знаю, сколько простоял я так в оцепенении, не зная, явь передо мной или я вижу кошмарный сон - действительность была слишком ужасна, чтобы верить своим глазам. Всего страшнее был мертвенный белый свет, ужасней любой темноты: это он делал видимым то, что было в темноте.
Я пытался заставить себя сдвинуться с места, но ноги не слушались меня, и сердце сжималось, когда я думал о том, что должно случиться после.
Я вздрогнул, когда кто-то неожиданно коснулся моего плеча. Это был Тьелькормо.
- Ты должен идти, Майтимо, - сказал он, и собственное имя прозвучало в моих ушах странно и отчуждённо, словно речь шла не обо мне. - У нас нет времени на колебания.
- Я не колеблюсь, брат, - ответил я, но руки мои дрожали. - Нам не из чего выбирать. - И я вышел на площадь, обнажив клинок.

...Я шёл, не помня себя, по тёмным улицам, и на моём клинке ещё не запеклась кровь - то была кровь моих братьев. В крови были мои руки, кольчуга... "Даже мой плащ и косицы на шлеме красны, словно кровь", - думал я, словно в бреду.
Казалось, всё вокруг - кошмарный сон; мой разум отказывался верить тому, что видели глаза. Когда-то небо над этой гаванью было ясным и светлым, и волны, сияющие серебром, шелестели на жемчужных песках, и белые корабли - огромные белые лебеди с янтарными глазами и золотыми клювами - покачивались на мерцающих водах. Чертоги Олвэ, украшенные жемчугами и белым мрамором, серебрились в мягком свете Тэлпериона, и казалось, что звёзды Варды спустились на землю, чтобы украсить прекрасную гавань Альквалондэ. Когда-то... Неужели это было вообще?..
Я поднял глаза и увидел дворец Олвэ прямо перед собой. Пламя далёкого пожара отбрасывало на него кроваво-красные отблески, и черные тени метались по белым когда-то стенам. Башни королевского дома пылали на фоне чёрного неба зловещим алым светом. Теперь они навеки стали для меня зловещим символом неотвратимой и жестокой судьбы.

На пристани холодные волны разбивались о белый песок, и чайки кружили над морем с жалобными стонами, сжимавшими сердце. Площадь, полукругом опоясывающая пристань, была освещена ярким светом белых фонарей, стоящих вдоль набережной на высоких каменных столбах - ярко-белые чайки метались в чёрном небе, словно оплакивая смертельные раны, нанесённые Бессмертной Стране.
Отряд нолдор под сине-серебряными знамёнами стоял на дальнем конце площади, не приближаясь пока к пристани на расстояние полёта стрелы.
Я горько улыбнулся мрачной иронии происходящего: отряд нолдор, конечно, был более многочислен и лучше вооружён, но в этом сражении многие падут, не успев обнажить мечей. Пока отряд будет пересекать площадь, лучники тэлери будут обстреливать его с кораблей и прибрежных строений, сами практически недоступные для нолдорских стрел; и к тому времени нолдор приблизятся настолько, чтобы начать бой, падёт чуть ли не половина отряда.
- Лучшее, что я могу сделать, это пойти с ними и погибнуть, - подумал я и взглянул на нолдорское войско. Его вёл Финдекано Нолофинвион.
Изо всех воспоминаний, которые навсегда остались в моей душе и стали её частью, это одно из самых ярких и самых ужасных. Финдекано стоял, не обнажая клинка, со знаменем в руках, и чёрные волосы отсвечивали в ярком белом свете фонарей - как на той улице, где погиб златоволосый тэлеро. Чистый сердцем как никто больше, он добровольно шёл на Падение, ибо таков был его путь.
И он тоже, как и все мы, должен был убивать, он должен был сломить свою чистую и прекрасную душу, он тоже должен был с мечом в руках пройти по благословенной земле Валинора - во имя Света.
Они готовы были на этот бой. Промедление длилось не больше нескольких мгновений; резкий порыв ветра колыхнул знамя в руке Финдекано, приподнял длинные синие плащи нолдорских воинов - словно на море поднялось волнение - и штурм начался.
Я стоял в тени мраморной колонны, словно окаменев от ужаса и боли, и зачарованно смотрел на площадь. Больше не было сил на то, чтобы заставить себя сделать хоть шаг вперёд, не было сил достать меч из ножен; больше не хватало духа даже на то, чтобы проклинать себя за эту слабость. Всем сердцем хотелось мне сделать что-нибудь, чтобы остановить эту резню, в сто раз более ужасную в родном любимом Валиноре, так прекрасном когда-то и столь же любимом теперь, как и в далёкие счастливые годы. Но я был бессилен перед судьбой, словно лист, сорванный с родной ветви разрушительным штормовым ветром.

Наконец я заставил себя выйти на широкую лестницу, ведущую к набережной, и медленно начал спускаться по белым ступеням, не отводя взгляда от сражения внизу. Мертвенный белый свет фонарей холодно блестел на нолдорской стали; искрились, словно покрытые инеем, синие с серебром одежды. Страшно было видеть Финдекано среди других казавшихся мне безликими воинов; он словно один стоял в окружении призраков. Странным холодом обдавало душу при взгляде на воинство нолдор...
"Я и сам стал таким теперь", - подумал я, взглянув на свои окровавленные латные перчатки, тускло поблёскивающие в полумраке.

В это время авангард нолдорского войска прорвался на набережную, и начался рукопашный бой за корабли. Тэлери лишились своего единственного преимущества - возможности обстреливать отряд Финдекано издалека, - но, хотя теперь исход боя был решён, они не отступали перед ставшими их врагами на поле боя нолдор.
Я почти спустился вниз, когда понял, что не могу найти взглядом Финдекано - знамя нёс теперь незнакомый мне нолдо, одетый во всё серое. Через несколько минут я увидел его - он стоял, прислонившись к стене, и левой рукой пытался вытащить из плеча стрелу с белым оперением. Его меч лежал в стороне.
Моя кровь вскипела; не помня себя, я кинулся вперёд. Мне было всё равно, защищёна ли от стрел лестница, по которой я спускаюсь, или нет - возможно, лучше мне было бы умереть там. Я не думал больше об одинокой белой фигурке истекающего кровью тэлеро, лежащего на пустынной тёмной улице у моря. Есть минуты, когда почти не осознаёшь своих поступков, когда лишь одна мысль заполняет твоё сознание. Я думал тогда о Финдекано, и мне было всё равно, братья передо мной или воины Моргота - я знал лишь, что они стоят на моём пути.
Воистину справедливо проклинают за это меня и мой дом. Но я также и не имел права остаться безучастным, как Финдарато и его братья - у меня не было права на невинность.
Я не думал тогда ни о чём подобном. Как бы это ни было странно и жутко, но в тот час именно чистый порыв Финдекано, всем сердцем верящего в необходимость этого сражения, искренне считавшего, быть может, что тэлери напали на нолдорские войска по приказанию Валар, убедил меня самого. Это слишком тяжело и жестоко, чтобы понять до конца - как могут толкнуть на убийство вера, любовь и верность королю. Как одержимый, я мчался вперёд, не обращая внимания на врагов - да, я считал врагами всех, кто был против нас, - и не видел ни крови на своём клинке, ни стрел, вонзившихся в мой щит. Всё смешалось перед моими глазами в неясную череду лиц и образов.
...Нолофинвион почти терял сознание, когда я поднял его и понёс на руках в защищённый от стрел стенами зданий угол площади. Там я бережно посадил его на ступени (Финдекано, казалось, едва осознавал происходящее и подчинялся мне бессознательно), вытащил стрелу и перевязал рану полосой ткани, оторванной от своей одежды - но я не помню, как оторвал её: всё вокруг было похоже на предсмертное видение или на сбывшийся кошмар.
Всего этого не должно было быть на этой земле.

Финдекано долго смотрел на меня широко раскрытыми серыми глазами - на мою окровавленную кольчугу, на клинок... Его лицо не выражало ни упрёка, ни отвращения, ни ужаса. Казалось, он просто не мог поверить, что перед ним я, Майтимо Феанарион, которого он знал и любил всю свою жизнь; и мне казалось, что ещё немного - и я не вынесу этого взгляда. Как назвать меня теперь? Мне нет имени после того, что я совершил.
Не в Лосгаре, когда белые корабли горели на моих глазах, а Финдекано был на другом берегу, не на склонах Эред Ветрина, где погиб мой отец, не под пыткой в железной темнице Ангамандо, а тогда, в Альквалондэ, с головы до ног запятнанный кровью братьев, я впервые не хотел больше жить.
Финдекано опустил взгляд на свои окровавленные руки, и боль исказила его лицо.
- Это не моя кровь, Майтимо, - в отчаянии прошептал он.
Мне хотелось тогда пасть на колени и заплакать о тех, кого погубил, о свете, навсегда погасшем, о былой своей чистоте... Мне хотелось воззвать к Элентари, но я понимал, что недостоин произносить её светлое имя.
Всю его жизнь Финдекано вели преданность и любовь, и не было деяния, которое он совершил бы из ненависти - даже в Альквалондэ. Он жил и дышал Мечтой; его доблесть была подобна неугасимому яркому пламени. Песни, что он слагал, были свободны и искренни, и когда он брал в руки свою арфу, казалось, что за спиной вырастают крылья, и ты можешь улететь - минуя все преграды, далеко за Разделяющие Моря, куда-то, куда в глубине души ты стремился уже давно. Казалось, Искажение не затронуло Финдекано - лишь Врага ненавидел он на этой земле. Но и ему нельзя было остаться в стороне и быть невиновным: шторм срывает с ветви все листья безжалостно и равнодушно, не оставляя выбора. В Альквалондэ вошли все, кто не мог остаться в Амане после смерти Короля, те, кто не повернул назад, услышав жестокие слова Северного Пророчества, те, кто не строил потом в Эндорэ тайных крепостей, а открыто шёл на битву с Врагом.
Я ничем тогда не мог облегчить страданий Финдекано, и теперь, через много лет, эта рана ещё не зажила. Время обращает в песок высокие скалы, и через века твёрдая сталь становится прахом; морские волны шлифуют острые камни и ветер заносит песком русла высохших рек, но тот, чьё сердце чисто, никогда не забудет, что руки его в крови.



Никто из нолдор не спустится никогда снова по белым ступеням к мерцающим водам моря, подставив лицо вольному свежему ветру. Нам больше не ступать по прохладной зелёной траве валинорских полей и не любоваться на чистые небеса нашей родины, нам больше не бродить по бескрайним лесам и не пить из кристально-чистых ручьёв. Нам больше никогда не смеяться так, как смеялись здесь и верить так искренне, как верили когда-то, ибо Затмение искалечило наши души и омрачило наши сердца навеки. Чувства наши и помыслы стали отчаянными и исступлёнными. Мы изменились так, что страшны стали друг другу и самим себе - такова жестокая участь каждого, кто навсегда лишился Света и посмотрел в лицо самой Тьме.
Мы больше не увидим этой прекрасной земли, в которой мы когда-то были так счастливы и в которой мы узнали, что такое боль и что такое смерть, которой мы причинили столько горя и страданий. В Альквалондэ до конца дней будут проклинать наши имена .
Мы никогда не вернёмся назад. Наш путь лежал вперёд, через лёд и мрак, навстречу тёмным берегам Эндорэ; и однажды став на этот путь, мы не повернём обратно. Мы шли на войну, на вечную и непримиримую войну с тем, кто сделал этот мир таким жестоким.

***

В вечерних сумерках я стою на каменных склонах Эред Ветрина, и губы мои шепчут имя того, кого я люблю безгранично и преданно, всеми силами своего сердца - имя Куруфинвэ Феанаро, моего отца и короля. Он ушел навеки, и моя душа никогда не смирится с этой утратой.
Для меня он навсегда остался таким, каким я увидел его тогда в Альквалондэ - с окровавленным мечом в руках и с яркой серебряной звездой на челе, когда одни называли его убийцей, а другие - своим королём, но никто не видел муки в его глазах и слёз на его лице; когда он, обреченный больше не увидеть так любимого им света, шел вперед через вечный мрак Затмения - и мы шли за ним, зная, что никогда не увидим больше свой Валинор, что в изгнании нас ждёт лишь мрак и смерть. Мы шли за ним, отчаянно надеясь в глубине души, что эта долгая ночь когда-нибудь кончится.
Быть может, когда-нибудь он вернётся к нам, но скорее всего я увижу его снова лишь в чертогах Мандоса. Я не знаю, правы ли были мы тогда - не мне судить об этом. Я знаю лишь то, что многие, очень многие по слову Феанаро оставили свой дом и решились на тяжелый и опасный путь в Эндорэ. Нас проклинают справедливо - но знает ли кто-нибудь, как это - добровольно пойти на Падение, обречь себя жить вечно, помня об Альквалондэ и вечно терзаться этими воспоминаниями.
Говорить об отце тяжело, почти невозможно - и бессмысленно. Тот, кто ненавидит его, не избавится от этой ненависти, попытавшись расставить все на свои места разумными рассуждениями; тот, кто любит его, не найдёт утешения в горьких мыслях. Лишь сердце знает правду - я люблю его и последую за ним куда угодно, потому что иначе мне было бы незачем жить.

 

[e-mail] [Гостевая книга]